За что не любят Церковь?
Верующему человеку такая постановка вопроса покажется странной. Однако
есть люди, которые действительно не только не любят Церковь, но и
восстают против нее, видят в ней своего врага, а на деле сами являются
ее непримиримыми врагами…
Нелюбовь может иметь разные объекты и разные проявления. Кто-то не любит
чай с лимоном — и не пьет его. Кто-то не любит Моцарта — и не слушает
его произведения. Кто-то не любит, подобно поэту Владиславу Ходасевичу,
гулять — и не гуляет. Ну а кто-то не любит Церковь. Что ж, можно тогда
просто в нее не ходить. Но нет! Нелюбовь эта обязательно находит свои
проявления в непрестанных обвинениях, клевете, требованиях "запретить",
"упразднить", "не пущать". И это — в нашем, ко многим по-настоящему
страшным явлениям совершенно равнодушном, обществе! Что же так
раздражает, что внушает такую обеспокоенность, вынуждает "действовать"?
Существующие на сегодняшний день претензии к Церкви более или менее
известны: они регулярно предъявляются ей на страницах периодических
печатных изданий, в теле- и радиоэфире. Попытаемся вкратце разобрать
наиболее распространенные из них, а вместе с тем предложить свой вариант
ответа, кто же и за что на самом деле питает к Церкви такую активную
неприязнь.
"Господствующая религия", или Продолжение традиций тоталитаризма
Мы живем сегодня в стране, в которой очень многое построено на критике и
отрицании, так что до сих пор процессы деструктивные парадоксальным
образом преобладают над созидательными. Сознание определенной части
наших соотечественников формировалось в условиях деятельного "демонтажа"
советской системы и какого-то совершенно неудержимого порыва (или
прорыва) к свободе в самом широком смысле этого слова. Система
действительно была страшной, "шаг влево, шаг вправо" расценивался как
попытка бунта, о свободе — особенно совести, веры — говорить не
приходилось. Но вот система демонтирована, идеологический отдел ЦК КПСС
вкупе с аналогичным управлением КГБ СССР больше никому не приказывают,
как жить, о чем думать, во что верить. Однако люди, главным содержанием
жизни которых стала ожесточенная "борьба против…", а жизненным кредо —
либерализм, так и остались заложниками уже сложившейся психологии.
На каком-то внутреннем, почти подсознательном, уровне они ищут нового
противника, нового "ограничителя свобод". И находят его — в лице Церкви.
Дело в том, что в современном хаосе вседозволенности, "толерантности",
доходящей до беспринципности, Церковь практически одна выступает как
институт предельно консервативный (то есть — верный своим традициям),
постоянно заявляющий о наличии такого понятия, как нравственность, и,
как следствие,— о безнравственности образа жизни, уже ставшего сегодня
преобладающим. Так Церковь автоматически становится врагом, которому
предъявляется целый комплекс тяжких обвинений.
Православие в России (как, например, в Болгарии, Сербии, современной
Греции) традиционно являлось государственной, а первоначально и
"государствообразующей" религией. И, несмотря на семидесятилетнее
истребление веры в Советском Союзе, большинство наших соотечественников
до сего дня говорят о себе именно как о православных. В числе их — и
многие современные государственные деятели, и военные, и люди науки, и
состоятельные предприниматели. Благодаря этому, а в большей степени в
силу того влияния и доверия, которыми пользуется в обществе Церковь,
государство все чаще прибегает к ее помощи (так что даже возникло такое
выражение, как "социальное партнерство" между государством и Церковью).
Более того, уже добрый десяток лет в нашей стране звучат — достаточно
беспомощные — слова о том, что Россия — государство без идеологии, а
идеологии между тем как не было, так и нет. И кое-кто уже всерьез
начинает поговаривать о том, что такой идеологией должно стать
Православие (что, конечно, не совсем правильно: религия не может быть
идеологией, просто в основу идеологии могут быть положены принятые
Православие м принципы отношения к государству, человеку, нравственным
проблемам и т.п.). Закономерно также, что государственные структуры
прибегают сегодня к услугам православных экспертов, когда речь идет о
нейтрализации де-структивной деятельности на территории России
тоталитарных сект, уже давно воспринимающихся мировой общественностью в
качестве одной из наиболее серьезных угроз современности.
Все это вкупе вызывает немалое раздражение и у тех, кто воспринимает
свободу исключительно как независимость от "сковывающих" нравственных
устоев, и у тех, кому чужды стремления некоторых сегодняшних политиков к
созданию сильного, сплоченного государства. Раздражение приводит к
формулированию целого комплекса "политических обвинений".
Наиболее распространенные из них такие: "Православие стремится к
господству в России за счет приобретения статуса государственной
религии", "РПЦ занимает в стране место ушедшего в небытие
идеологического отдела ЦК", "Церковь преследует инакомыслящих"
(последнее — о сектантах).
О первом говорить просто странно. Разве Церковь — партия, общественная
организация, "ложа"? Нет. Никаких политических целей она не преследует;
более того, в отличие от советских времен, священно-служители Русской
Православной Церкви, согласно ее Уставу, не имеют права на участие в
выборах, не могут являться представителями как законодательной, так, тем
более, и исполнительной ветвей власти.
Есть такое выражение, как "восстановление исторической справедливости".
Ее добивались и добиваются граждане государства Израиль (само
образование этого государства уже явилось актом восстановления такой
справедливости), представители армянской диаспоры, репрессированных
народов Кавказа. К этой же справедливости, хотя бы частичной, стремится
сегодня и Русская Церковь. Большинство ее веками созидавшихся храмов
было разрушено, "культурные ценности" (церковная утварь, иконы,
облачения и т.д.) изъяты, движимое и недвижимое имущество в стране и за
рубежом незаконно отторгнуто. За это прощения у Церкви официально никто
не просил — ни гонители, ни государственная власть. Но это не самое
страшное. Гораздо страшнее — сотни тысяч верующих людей, убитых,
замученных, доведенных до смерти в лагерях только лишь за то, что они не
пожелали отречься от Христа. И за это перед Церковью также никто не
каялся.
По всему миру действуют израильские "центры памяти о Холокосте", вся
планета призывается к памятованию о трагедии еврейского народа. Армяне
год за годом точно так же напоминают миру о совершенном в их отношении
турками геноциде. Об этом пишут и говорят с сочувствием, такая
историческая память вызывает уважение. Но почему же так раздражает любое
напоминание о той трагедии, которую пережила в ХХ столетии Русская
Церковь, почему кровь ее чад не имеет никакой цены, почему она, в конце
концов, не имеет права требовать "справедливости", а если и осмеливается
хоть как-то "бороться" за нее, то слышит в свой адрес такие горькие и
несправедливые упреки?
Совсем непонятно, какая связь между Церковью и КПСС. Идеология последней
(в том числе и в ее моментах, касающихся Церкви) хорошо известна.
Родственно ли ей нравственное и богословское учение Православия?
Кажется, на этот вопрос любой, даже самый предвзятый, человек ответит
отрицательно. А если кому-то из нынешних политиков оказывается близка та
система духовных и моральных ценностей, которая десять веков была для
России традиционной, то что же в этом худого?
И уж совсем абсурдно обвинение в преследовании инакомыслящих. Церковь не
имеет репрессивного аппарата (и государство для нее таковым совершенно
объективно не является). В наши храмы, центры реабилитации жертв
тоталитарных культов приходят люди (или их близкие), искалеченные
сектами, в которых они оказались, зачастую — совершенно утратившие
способность к социальной адаптации. Не свидетельствовать об этом, не
предупреждать своих сограждан об опасности мы не можем. Почему же это
воспринимается как "борьба за власть", "преследование" и т.п.? Разве не
уместнее здесь говорить просто о том, что мы поступаем в соответствии с
тем, ч его требует христианская совесть: видим угрозу и заявляем о ней?
"Современные мракобесы"
Еще одно традиционное обвинение — в отсталости, непроходимой
"дремучести", мракобесии. Дескать, сама Церковь безнадежно отстала от
времени и старается других утянуть назад, в прошлое, выступает этаким
"тормозом прогресса". Да и то самое, что можно верить в "чудеса", уже
представляется признаком некой ограниченности, ущербности сознания ("Как
можно всерьез говорить об этом?", "Бросьте вы свои сказки!").
Мы не будем в ответ на это напоминать о том, что в свое время именно
Церковь была весьма действенным "двигателем культуры и прогресса".
Разговор о дне сегодняшнем. А он со всей наглядностью показывает, что и
духовенство, и верующие миряне — люди в высшей степени современные… к
сожалению. Да, действительно, мне, например, жаль, что в силу
необходимости нам приходится входить в проблематику сегодняшней
политической и экономической жизни общества. Приходится пользоваться
современными техническими средствами, без чего мы просто "выпали" бы из
мира, в котором нам нужно служить и действовать. Кем только сегодня не
становится "по совместительству" настоятель прихода! И строителем, и
юристом, и, конечно, администратором, и "блюстителем порядка". Положение
и необходимость обязывают: и захочешь остаться мракобесом и "тормозом",
"отсидеться в тиши", да сама жизнь не даст, всему научит…
"Церковный бизнес"
Следующий упрек, по сути,— диаметрально противоположен предыдущему. Если
одни видит в Церкви "политическую организацию", то другие —
"бизнес-корпорацию". Священники представляются людьми, стремящимися
получить за оказанные "услуги" максимально высокую оплату, церковная
торговля — едва ли не святотатством.
Кажется, основа подобного отношения — характерная для определенного
склада людей привычка считать не принадлежащие им деньги, изучать
содержимое чужих карманов и при этом ни в коем случае не замечать чьих
бы то ни было проблем. Послушать да почитать иных журналистов, так
складывается впечатление, что сегодня лучший способ поправить свое
материальное положение — это "пойти работать священником". И будто бы во
многих случаях именно такое рассуждение определяет выбор молодого
человека, решившего поступить в семинарию.
Когда-то в журналистике был популярен такой прием: журналист получил
задание стать… (и далее указывалось, кем именно стать ему поручили и что
из этого он вынес). И наверное, неплохо было бы, если бы журналист,
пишущий о священниках-миллионерах, получил как-нибудь задание стать
приходским пастырем — причем не в храме, который кто-то уже восстановил,
положив на это свои силы и здоровье, а в храме только открывающемся, в
котором еще нет ни штата, ни певчих, ни прихода как такового, а только
лишь один расход. И пусть он поживет так (да не один, а с семьей, да еще
не в городе, а в сельской местности — как и большинство) и уже после
этого пишет о "легких церковных деньгах".
Получает священник храм, в котором крыша есть, но она течет, стены целы,
но штукатурка с них осыпается, полы не проваливаются, но протерлись до
неприличия. И что ему делать? Махнуть рукой и сказать: "Ладно, так
сойдет!"? Да ведь это храм Божий, в него приходят молиться люди, и
выглядеть он должен достойно. Продать свою квартиру? Объявить голодовку
на центральной площади города (села)? Выход напрашивается, да и есть,
только один: искать деньги. И приходится бедному батюшке день за днем
обивать пороги разных кабинетов, ходить в полном смысле с протянутой
рукой и — пытаться "правильно организовать" храмовую торговлю. Вряд ли
ради этого только он принимал сан. И тем более не для того, чтобы
называли его за это сребролюбцем. А просто есть такая вещь, как долг
служения Богу, Церкви и людям, и именно ради него приходится и просить
деньги, и зарабатывать их, и напраслину терпеть.
Да, такой сферы, в которой не находилось бы места злоупотреблениям, нет.
Есть они и в Церкви. И действительно, не на нищих, разоренных приходах,
а там, где есть "чем поживиться". Но только почему же именно эти
негативные примеры становят ся определяющими при оценке православного
духовенства? И почему чье-то рвачество дает право обвинять озабоченного
поиском необходимых средств настоятеля в грехе сребролюбия?
И еще маленькое дополнение: те же самые люди, которые с такой легкостью и
вместе с тем резкостью судят о "попах-корыстолюбцах", совершенно
спокойно (толерантно) относятся к представителям западных сект,
действующих на территории нашей страны. Сект, которые представляют собой
баснословно богатые транснациональные финансовые корпорации,
первоначальную материальную базу которых составили (да и постоянно
продолжают питать) средства рядовых членов этих культов, продававших из
"послушания" своим лидерам как собственные дома и квартиры, так порой и
самих себя — в самое настоящее, реальное рабство. Почему все это
"покрывается" любовью и снисхождением, хотя нет у этих сект ни
разрушенных храмов, ни разоренных монастырей, которые надо возвращать к
жизни из небытия? Трудно сказать…
"Моральный облик"
Парадоксально: авторы, которых, судя по другим их публикациям, уже
совершенно не интересуют какие бы то ни было вопросы нравственного
характера (существовавшие в советские времена в органах печати отделы
морали давно упразднены), в высшей степени придирчиво исследуют
"моральный облик" современного духовенства. Периодически в печати и на
ТВ появляются "жареные" материалы, которые, с точки зрения их
создателей, должны свидетельствовать о нравственном разложении клириков
Русской Православной Церкви. Иногда речь в них идет о "крутых
иномарках", на которых ездит тот или иной священник, иногда — о
"злоупотреблении служебным положением" (варианты злоупотреблений могут
предлагаться различные), иногда — о том, что в православной традиции
именуется падением, то есть о различных грехах против целомудрия.
Каждая такая публикация — выстрел в Церковь, в Тело Христово, энергия
этого выстрела — порой ненависть, порой подлость, порой смешанное с
честолюбием невежество. "Стреляющие" так или иначе достигают своей цели.
Подобные сюжеты и публикации способствуют формированию в кругах людей,
не живущих церковной жизнью, совершенно ложного отношения к духовенству
как к некой корпорации, внутри которой творятся темные, греховные дела,
тщательно скрываемые от постороннего взора.
Больно ранят такие материалы и людей церковных: порой и в их души
закрадывается змейка неоправданной подозрительности, недоверия по
отношению к своим (или "чужим") пастырям. Но чаще происходит другое:
верующие люди воспринимают (и в какой-то мере вполне справедливо)
подобный "черный пиар" как вражду против Православия и, следовательно,
против них самих и очень неуютно чувствуют себя в стране, где такая
вражда оказывается допустимой.
Однако главное "противоядие" здесь одно: трезвое отношение ко всему, что
пишут в газетах и показывают по телевизору, и ясное понимание того,
что, к сожалению, и там, и там очень много самой низкопробной лжи. (Один
склонный к афористичным высказываниям писатель как-то назвал
телевидение средством общения мошенников с простаками. Жестко, но
поразительно точно.)
На наших глазах в прессе и на телеэкране различные политические и
финансовые группы выливают друг на друга целые потоки грязи, предъявляют
друг другу самые страшные обвинения. Тратят на это колоссальные
средства. И не меньшие — чтобы доказать потом электорату или
потребителям свою собственную невиновность (либо хотя бы виновность не
во всем), или, как это сегодня называют, "отмыться". Оправдано ли будет,
если и Церковь частично включится в этот процесс, то есть начнет так же
оправдываться, доказывать свою чистоту и невинность, отстаивать ту
истину, что очередное обвинение — ложь, "компромат", сфабрикованный из
несуществующих фактов? Думаю, что в полной мере это невозможно по двум
причинам: во-первых, это все-таки ниже ее ни с чем в этом мире не
сравнимого достоинства. Во-вторых, чтобы выступать в этой игре со своими
противниками на равных, у нее просто-напросто нет необходимых для этого
денежных средств.
Ложь и клевета — орудия врага рода человеческого, клеветника и лжеца иск
они (см.: Откр. 12, 10; Ин. 8, 44). Этими орудиями он пользовался в
борьбе против христианства еще на самой заре его истории: и древних
христиан в чем только ни обвиняли: и в разврате, и в совершении кровавых
жертв… Так что по сути то "новое", с чем мы сталкиваемся сегодня,— еще
не забытое старое.
Правды ради следует, впрочем, сказать и о том, что, согласно верной
народной пословице, в любой, даже самой доброй семье, а тем более такой
большой, как Церковь, обязательно бывают свои "уроды". Бывают люди, в
том числе и священники, которые не понимают сути своего служения или
забыли ее и живут и поступают недостойно своего сана. Трудно этому
удивляться: в Церковь люди приходят из мира очень испорченного,
развращенного, посреди того же мира они совершают и самое свое служение.
И если кто-то оступается и падает, то отношение Церкви к таким людям —
сострадание и милосердие, она увещевает их покаяться и исправиться. Если
же болезнь оказывается неисцельной, то рано или поздно подобные
священники запрещаются в служении, к ним применяются слова апостола
Иоанна Богослова: Они вышли от нас, но не были наши (1 Ин. 2, 19).
Однако разве эти немногие отрицательные примеры могут свидетельствовать о
"моральном облике" клира в целом? Если какой-нибудь душевнобольной
парикмахер вдруг зарежет своего клиента, то вряд ли из-за этого люди
начнут обходить парикмахерские стороной и стричься дома. Зато если
использовать этот отдельный факт для нагнетания массовой истерии в
прессе, то вполне возможно, что стрижка на дому станет для многих
предпочтительной. Пример примитивный, но так же примитивен и "ход против
Церкви": "если среди "них" встречаются подобные люди, то значит, и все
они такие!".
Что противопоставить этому напору и этой так явно звучащей в хоре
антицерковных голосов фальши? Опять-таки — элементарную трезвость и
логику, которые чаще всего помогут отличить истину от вымысла. Или хотя
бы заставят задуматься, насколько "качественный" продукт предлагают в
данном случае СМИ своему столь доверчивому "простаку"-потребителю.
"Ханжи в черных рясах"
Церковь подвергается нареканиям за свою "несовременность" и еще в одном
отношении. Несовременным сегодня некоторым очень "продвинутым" людям
представляется нравственное учение Церкви, в первую очередь — о
взаимоотношениях между мужчиной и женщиной, о добродетели целомудрия.
Кажется, мы живем уже даже не в тот век, когда масскультура посредством
своих глашатаев призывала "стряхнуть с себя оковы предрассудков",
"освободиться от условностей", делать то, что хочется, "прямо здесь и
сейчас". Если прежде люди стеснялись говорить об "определенных" сторонах
своей жизни, грехи против целомудрия считались чем-то постыдным, то в
наши дни ситуация кардинально изменилась, изменилась настолько, что
нормы той, ушедшей в прошлое, жизни даже и припоминаются-то с трудом.
Сейчас наоборот: человек, каким-то чудом сохранивший целомудрие,
стесняется этого факта, боясь, что его осмеют или сочтут неполноценным
более "раскрепощенные" знакомые.
Право на близкие отношения без ответственности, на отсутствие
нравственного самоконтроля, а тем более контроля с чьей бы то ни было
стороны, и иные подобные права становятся сейчас очень значимой
составляющей той "свободы", которую ее ревнители почитают чем-то
безусловно священным. И потому разве удивительно, что Церковь, так или
иначе, но постоянно напоминающая о том, что подобная свобода именуется
малопривлекательным словом "блуд" и что конец ее таков же, как и конец
ничуть не менее свободных Содома и Гоморры, вызывает доходящее порой до
ненависти раздражение, а ее служители именуются "ханжами" и
"фанатиками"? Но очевидно и другое: вины Церкви тут нет никакой, она
просто называет вещи своими именами.
"Фарисеи и лицемеры"
"А вы сами-то верите в то, чему учите?" — такой вопрос в разных
вариантах нередко звучит в адрес представителей православного
духовенства. Что вызывает подобное сомнение? То простое обстоятельство,
что, по слову апостола Павла, для того, чтобы верить, надо "обезуметь",
утратить "мудрость" этого мира? И может б ыть, самим вопрошающим не под
силу подвиг такой веры? Но самое главное — чему мы учим. Сможет ли
кто-то сказать, что в Евангелии есть что-то "античеловеческое"? Нет, его
содержание — любовь: Бога к человеку, человека к Богу и людей друг ко
другу. Невероятной представляется история Церкви, особенно в той своей
части, которая относится к жизни святых, повествует об удивительных ее
обстоятельствах, о совершавшихся ими силой благодати Божией чудесах? Но
если бы знали Фомы неверующие, насколько достоверными должны быть
представленные в соответствующую комиссию сведения о чудесах, чтобы они
действительно были приняты Церковью за чудеса Божии и чтобы святые были
прославлены! История Церкви — такой же, а зачастую и гораздо более
достоверный, документ, как история государства. Нельзя игнорировать ее —
будь то дошедшие до нас из древности мученические акты, или
бесчисленные свидетельства о чудесах святителя Николая, или беседа
Мотовилова с преподобным Серафимом Саровским о цели христианской жизни.
Нельзя игнорировать ее, поскольку она реальна и подтверждена
многочисленными свидетельствами верующих людей, в том числе и тех, что
заплатили за право такого свидетельства своей мученической кровью.
И мы действительно верим в то, чему учим. А если кому-то все равно
кажется, что это не так, то пусть он вспомнит слова Спасителя,
убеждающего Своих учеников поступать не по делам, но по учению фарисеев и
книжников, поскольку учение их было верным, а жизнь — плохой. И наше
учение о любви к Богу и к ближнему верно и весьма хорошо. И за то, что
мы несмотря ни на что стараемся нести это учение людям, кажется, совсем
не стоит нас так строго судить.
И все-таки: за что?
И после всего выше разобранного и сказанного, а точнее, именно
вследствие этого хочется задать все тот же вопрос: "И все-таки: за
что?". И ответ невольно напрашивается очень простой: да по сути — ни за
что.
Кто-то не любит по инерции, не будучи способен преодолеть власти
стереотипов, навязанных еще советской идеологией. Кто-то — по причине
того, что его жизнь превратилась в постоянное противление Богу, а
содержанием бытия стала ненависть к Нему и всему, связанному с именем
Его. Кто-то — потому, что Церковь — пусть даже невольно — становится
обличительницей его недобрых дел. Ну а кто-то — оттого, что видит в ней
помеху в своей борьбе за власть над человеческими душами (не потому, что
Церковь выступает как конкурент и участвует в этой борьбе, а в силу
того, что она освобождает людей от уз лжи и ими становится уже не так
просто манипулировать).
Но разве во всем этом есть хоть какая-то вина Церкви? И разве
оказываются состоятельными те обвинения, которые предъявляются ей?..
Вот, пожалуй, самое главное: Церковь невозможно любить, не узнав, что же
она такое есть, а узнав — также невозможно не полюбить ее. И можно,
наверное, сказать одну парадоксальную, требующую от "внешнего" человека
глубокого осмысления вещь: мы, "люди Церкви", знаем действительные
недостатки той жизни, которой мы живем,— наши собственные недостатки,
очевидные по-настоящему порой только для нас самих. И это совсем не
препятствует нашей любви к Церкви. Почему? Потому что только она и может
помочь человеку избавиться от своих недостатков и стать другим — лучшим
и достойным ее бесконечной святости и чистоты.
Иеромонах Нектарий (Морозов)
| Саратовская Епархия |
|